Введение Человек, несмотря на ту или иную степень свободы мышления и действия, рефлексивно обнаруживает себя в ситуации ограниченности жизненных возможностей. Осознание смерти выступает как закон, как императив человеческого существования, обозначая границы предельных действий и желаний. Заметим, что смерть касается всего, что развивается во времени. О. Шпенглер говорил, что новая идея смерти рождает новую культуру. Это высказывание, на наш взгляд, подтверждает мысль о том, что отношение к смерти выступает одним из факторов культурной идентичности, где само событие смерти и его восприятие - символический код, требующий расшифровки. Именно данное обстоятельство исключает саму возможность унификации культур. Понятие смертности и понятие культуры оказываются сопряженными: будучи реальным источником культуры, смертность - судьба и культуры. Смерть как финал, как итог существования придает культурному образованию структурную завершенность. Именно поэтому проблема отношения к смерти актуальна не только для одной или нескольких культурных традиций, но и для культуры в целом. Способом ви́дения и отношением к этой проблеме выявляются специфические особенности культуры. Конструктивное и деструктивное отношение к смерти как фактор культурной идентичности Человек - творец культуры, и, безусловно, у каждого человека есть свой взгляд на мир, где мир - это предельная полнота бытия в его единичности, самотождественности; это единство возможности и действительности, сущности и явления. Совокупность индивидуальных представлений о мире включает в себя такой неотъемлемый компонент, как представление о смерти, отношение к смерти, т. к. каждый человек, собирая своей биографией жизнесмертный континуум, творит уникальную композицию проявлений жизни и смерти. Благодаря этому отношение к смерти выступает одним из самых устойчивых факторов в истории человеческого общества и культуры, изучение которого позволяет выявить определенные закономерности и тенденции в формировании жизненных установок и моделей поведения, а также может служить важнейшим показателем духовности социума. Жизнь и смерть, сопрягаясь в событии, рассредоточены по всему пространству и времени человеческого бытия. Встреча жизни и смерти на любом отрезке существования человека в виде кризисов, смены идей, личных переживаний, трагедий и побед образует гармоническое взаимодействие жизни и смерти. Такое взаимодействие образует универсальный код культуры, согласно которому формируется своеобразие данного типа культуры. Присутствие смерти в жизненном пространстве оставляет выбор: либо принять смерть как фактор естественный и необходимый (конструктивное отношение), либо игнорировать ее, изгоняя из повседневности (деструктивное отношение). В истории мировой и отечественной культуры существовали периоды, когда отношения жизни и смерти были максимально гармонизированы. Древнейшая восточная культура - яркий тому пример. Человек здесь не умирает в абсолютном смысле, поскольку смерти как абсолютного разрыва с жизнью, собственно, и нет. Жизнь и смерть сосуществуют как два равноценных и равносильных модуса бытия, хотя и разделенные жесткой границей, преодоление которой требует определенной подготовки и коллективного ритуального участия [1, с. 63-64]. Поэтому действует принцип, высказанный Конфуцием: «Воздай мертвому все, как если бы он был жив». Несколько иной аспект наблюдается в христианской культуре. Смерть здесь, с одной стороны, зло, неотделимое от сущности человека: признавая смерть, с ней нельзя примириться как с проявлением греховного начала в человеке; с другой стороны, физическая смерть не совпадает с концом жизни: между ними существует промежуток, могущий растягиваться до вечности. Так или иначе, христианская культура фиксирует близость и даже совмещаемость символических пространств жизни и смерти. Культурная традиция, известная на Руси, также демонстрирует подготовку к смерти еще при жизни: изготовляли гробы для всей семьи и хранили их в хатах, выбирали место для могилы на кладбище. Повсеместно в русских деревнях была распространена следующая практика: умирающий заранее чувствовал свой срок (кстати, слово «смерть» в исконном своем значении со старославянского языка так и переводится - своя мера, свой срок) и ложился в гроб, а отпевание начиналось тогда, когда «отходящий» находился еще в полном сознании. Для культуры раннего западноевропейского средневековья характерна модель «прирученной смерти». В этот период смерть, как и жизнь, выступает общественно значимым актом. Смерть одного - испытание для всей общины, демонстрирующей свою сплоченность в похоронных ритуалах. Последнее тем более необходимо, т. к. это своего рода выражение солидарности индивида с общиной. Человек, благодаря общине, не только заранее готовился к принятию неизбежного, но и жил с мыслями о смерти («memento mori»), которые подпитывались верой в бессмертие души [2, с. 38-58]. В связи с этим была распространена фобия внезапной смерти, к которой ни индивид, ни община не успели подготовиться (сегодня же смерть внезапная, неосознанная - лучший вариант ухода из жизни). В представлении средневекового человека «нормальная» смерть всегда «предупреждает» о своем приходе, тем самым оставляя время осознать ее приближение и выполнить ряд ритуальных приготовлений (прощание с близкими, просьба о прощении, последние распоряжения и пожелания, последняя молитва и т. д.). В средневековой христианской культуре («прирученная смерть») дети были также неотъемлемой частью общины и посвящались в таинство смерти, присутствуя у постели умирающего и непосредственно участвуя в похоронных процессиях. Это помогало им принять смерть как часть жизни. Кроме того, в средневековой культуре мир живых и мир мертвых не были жестко разграничены: могилы располагались вблизи домов, около церквей, и, соответственно, возникала потребность в наблюдении и ухаживании за могилами умерших предков. Именно поэтому в этот период столь актуальна идея гармонического взаимодействия жизни и смерти. В подобных культурах дискретное понимание жизни и смерти вполне естественно сменяется континуальным, поскольку «готовиться к смерти совсем не значит умирать, ослаблять и уничтожать свою жизнь, наоборот, это значит повышать свою жизнь, внедрять ее в вечность» [3, с. 12]. Поэтому подготовка к смерти рассматривалась как «особое состояние духа», как «состояние избыточной свободы», ибо, по словам М. Монтеня, «кто научился умирать, тот разучился быть рабом». В отечественной культурной традиции тема смерти и отношения к ней - предмет особого осмысления. Событие смерти рассматривается как нечто уникальное и ценное для духовного опыта человека. Вместе с тем это традиционно болезненная, даже трагическая тема. Отсюда - многочисленные проекты преодоления смерти, ставящие ценностный акцент не на смерти, а на бессмертии: христианская концепция воскрешения, «Всеединство вечного Воскресения» (В. С. Соловьев), «грядущее царство бессеменных святых» (В. В. Розанов), философия «общего дела» (Н. Ф. Федоров), идея реинкарнации в «русском космизме» [4, с. 115-119]. Отсюда и смерть человека - абсолютная, невосполнимая потеря, непреодолимое событие. Если еще в ХIХ в. большинство разделяло убеждение в греховности тела и непреложности жизни после смерти - воскрешении умершего и, следовательно, спокойно воспринимало мысль о разложении мертвого тела в свете бессмертия души, то в ХХ-XXI вв. убеждение в будущей посмертной жизни стало непопулярным. Смерть становится мощнейшим травмирующим фактором, в ней видят не моральный грех, а физическое и психическое зло. «Избыточная» субъективность и эгоцентризм современного человека обусловливают наиболее болезненное восприятие и переживание смерти. Выдвижение субъективного начала привело к трансформации значения смерти: событие смерти отрицается как объект ценностного отношения. В настоящее время общество эксплицитно обнаруживает стремление трансформировать значение смерти, представляя ее не как экзистенциальную необходимость, но как случайность, рок. Позиция «Живи пока живется» легко перерастает в обостренное внимание к проблеме смерти в аспекте ее преодоления, изгнания из повседневной жизни. Очень часто отношение современного человека к жизни и смерти мыслится в категориях игры: «Он уходит - он в проигрыше, я остаюсь - значит, я выигрываю». «Смерть преломляет жизнь, - пишет А. Голов, - и представляемое значение смерти внушает понятие о жизни. Что же внушается смертному? Что выбыть - значит потерять самому и дать другим» [5, с. 120-121]. Подобная ментальная формула отношения к смерти выявляет, на наш взгляд, суть деструктивного отношения к этому событию. Исключение - лишь родные и близкие, смерть которых - безусловная потеря. Следовательно, можно говорить, что современный человек - человек с ярко выраженным предпочтением жизни, т. к. помыслить свою смерть для него означает помыслить нелепость, случайность. Такое отношение к смерти становится вполне объяснимым, если проследить историко-культурную динамику отношения к смерти [6, с. 108-110]. Заключение Таким образом, мы можем констатировать, что представления о смерти и отношение к ней являются неотъемлемым компонентом мировоззренческой структуры вследствие факта осознания человеком своей смертности. В связи с этим отношение к смерти рассматривается нами как один из типологических факторов культурной идентичности, позволяющий выявить приоритетные жизненные установки и модели поведения, характерные для каждой культуры, что позволяет, в свою очередь, говорить о своеобразии каждого типа культуры.