Романтическая школа оказалась весьма плодотворной в развитии исторического жанра, а романтическому историческому роману выпала роль проводника реализма в литературе. Романтизм в русской литературе изучен более в типологическом плане, менее – в конкретно-историческом. Конкретный анализ исторических романов И. И. Лажечникова, своеобразия их историзма, поэтики позволяет углубиться в особенности русского романтизма в конкретно-историческом аспекте. Романтизм – это миропонимание, основанное на «апофеозе» всего духовного в качестве источника красоты, источника развития жизни. Сближение с жизнью, насыщение общественной проблематикой, бытовой и исторической конкретностью стало важным направлением романтической эволюции, закономерно приводящей к вызреванию реализма внутри романтического художественного мира. И. В. Карташова отмечает «диалектический характер мышления романтиков», проявившийся «в их историзме, в понимании всего существующего как нескончаемого движения. Жизнь для них – это бесконечный процесс, отсюда закономерный интерес к историческому движению, к историческим жанрам» [1, с. 65]. «Историзм романтического искусства был колоссальным художественным завоеванием, – пишет В. В. Ванслов – с одной стороны, романтики достигли несравненно большей, чем ранее исторической точности художественного выражения, хотя, с другой стороны, как считает исследователь, «в костюмах прошлых эпох нередко выступают герои, рожденные их временем, и история оказывается лишь способом художественного выражения проблем современности, своего рода метафорой, отображающей волнения сегодняшнего дня» [2, с. 16]. В 20–30-е гг. XIX в. жанры исторического романа и повести выдвигаются на передний план в литературе России и Западной Европы. В историческом романе и повести этой эпохи впервые закладываются основы того художественного историзма, который, начиная с 1830-х гг., становится одним из необходимых элементов любого повествования, рассказа не только об историческом прошлом, но и о современности. На Западе весьма популярными были исторические романы «шотландского чародея» (А. С. Пушкин) Вальтера Скотта, широко переводимые в России (с 1824 по 1829 г. было переведено 10 романов), во Франции исторический роман представлен Альфредом де Виньи («Сен-Мар», 1826 г.). В России с конца 1820-х г. выступает целая плеяда романистов. В 1827 г. А. Пушкин начинает писать «Арапа Петра Великого», а с 1832 по 1836 г. работает над «Капитанской дочкой», в 1833–1834 гг. создается «Вадим» М. Лермонтова, в 1834 г. – историческая повесть «Тарас Бульба» Н. Гоголя, в 1829 г. М. Загоскин издает исторический роман «Юрий Милославский». К исторической теме обратились В. Катенин, В. Ушаков и А. Вельтман, Н. Полевой, братья Бестужевы, А. Корнилович, Ф. Булгарин, Р. Зотов, П. Свиньин, К. Масальский, И. Калашников и многие другие, представители как передового, так и охранительного лагерей. Главной причиной, обострившей интерес русских романтиков к истории, а также к историческому роману, была Отечественная война 1812 г., а затем восстание на Сенатской площади. Начало исторического миропонимания появилось у офицера И. И. Лажечникова в ходе Отечественной войны и воплотилось в «Походных записках». Вскоре после восстания декабристов он принимается за исторический роман. О сочетании в историческом романе достоверности и вымысла мнения критиков в те годы серьезно расходились. Если О. И. Сенковский обрушивался на вымысел в исторических жанрах, то В. Г. Белинский защищал во многих статьях вымысел как необходимое условие художественного воссоздания прошлого. А. С. Пушкин считал, что предметом романа (в том числе исторического) является «историческое событие», развитое в вымышленном повествовании. В любом историческом романе не обойтись без вымысла, т. к. ощущается дистанция между писателем и темой во времени, исторический подход к предмету со стороны художника, смотрящего на то, что он изображает как исследователь, воссоздающий прошлое. Дистанция, которая отделяет предмет изображения от автора, – наиболее существенный признак собственно исторического повествования. И. И. Лажечников в изображении исторического прошлого брал за образец произведения Вальтера Скотта и Альфреда де Виньи. В. Г. Белинский весьма положительно отзывался об особенности стиля Вальтера Скотта «домашним» способом изображать историю через частные судьбы людей. Эту особенность стиля Вальтера Скотта он считал отвечающей духу историзма, но возражал против романов, построенных на любовной интриге. Впервые эту мысль он высказал уже в «Литературных мечтаниях». Вальтер Скотт в центр ставит события, так или иначе связанные с социально-историческими конфликтами, стремится показать, что история вовлекает в круговорот события наряду с крупными историческими лицами множество рядовых, через судьбы которых он и доносит дыхание эпохи. Центральный герой в романах В. Скотта не отличается яркостью. Он, как правило, является связующим звеном между борющимися политическими партиями, как, например, Уэверли в одноименном романе или Френк Осболдистон в «Роб-Рое». В отличие от В. Скотта А. де Виньи ставит в центр повествования не вымышленное, а историческое лицо. Истинные масштабы и мотивы выступления Сен-Мара против Ришелье он трансформирует в соответствии со своей исторической «идеей», модернизуя при этом нравственно-психологический облик героя. Лажечникова привлекает прежде всего нравственный смысл истории, духовное ее своеобразие, колорит. Исторический романист, по его мнению, должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее. В то же время преуменьшать влияние романов В. Скотта на Лажечникова, которого современники называли «русским Вальтером Скоттом», нельзя. Оно явственно сказалось на всех его исторических романах. Это неоднократно отмечал еще В. Г. Белинский. В первом романе «Последний Новик», следуя Вальтеру Скотту, Лажечников рисует «последнего Новика» связующим звеном между борющимися полярными полюсами. И. И. Лажечников пишет так называемый «ливонский» роман, стремясь быть исторически точным, «нарисовать верную картину эпохи». Ливонская тема, тема Прибалтики была не новой в русской литературе, о чем говорят «ливонские повести» А. А. Бестужева-Марлинского «Замок Венден», «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Замок Эйзен» и произведения других романтиков. Увлечение романом «Шпион» Ф. Купера и, особенно, романами Вальтера Скотта, действие которых происходит на границе Англии и горной Шотландии, двухмесячное пребывание в Прибалтике, чтение «ливонских» повестей А. А. Бестужева-Марлинского, где действие происходит на фоне горной романтической природы и средневековых замков, во многом определило обращение Лажечникова к теме Лифляндии. «Здесь колыбель нашей воинской славы, нашей гордости и силы…», – говорит он во вступлении к роману. Там же он объясняет главную «идею» романа – «любовь к славе народной» [3]. Чтобы конкретнее и точнее донести патриотическую идею, Лажечников изучает множество исторических источников. Он описывает Ливонию в соответствии с теми историческими трудами, которые были в его распоряжении, но подчиняет все своей «идее», а также романтической установке – исторический романист «должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее». Писатель изображает Лифляндию в первые годы XVIII в., во время Северной войны, которую вела Россия Петра за выход к Балтийскому морю. Борьба Петра I и русского народа за выход к Балтийскому морю совпала со стремлением Ливонии, исстрадавшейся под властью шведов, освободиться от Карла XII и соединиться с Россией. В центре крупные исторические события, описание бурной эпохи, когда «народы враждуют, брань кипит… мечи накрест, музы через них умеют подавать друг другу руки». Все действующие лица связаны в один узел трагической судьбой «последнего Новика», рядом нравственно-психологических коллизий и цепью исторических событий. Исторические события в романе, скорее, выполняют роль фона, на котором развертывается действие, и воссоздают колорит эпохи. В романе отчетливо выдерживается характерный еще для классицизма принцип деления героев на идеальных и отрицательных, что перешло и в русский романтизм. «Последний Новик» – роман многогеройный, в нем множество сюжетных линий, побочных эпизодов, что ведет к недостаточной внутренней цельности и некоторой растянутости романа. В центре – Владимир, «последний Новик», имеющий «необыкновенный дар к музыке и поэзии». История Владимира позволила автору соединить события, происходящие в Лифляндии, с общерусскими, связанными с борьбой Петра с Софьей и со шведами. Для русского романтизма характерно выделение одной доминанты, одного качества, на котором построена характеристика главного образа. Особенно в Новике подчеркнуто чувство любви к родине, что раскрывается в «Повести последнего Новика». Г. С. Литвинова отожествляет «последнего Новика» с современниками, а его жертвенность с исповедью Наливайко в незаконченной поэме К. Ф. Рылеева «Наливайко». Более того, Г. С. Литвинова видит в колебаниях Новика настроения, аналогичные настроению декабристов: «Не трудно увидеть близкую аналогию в поведении последнего Новика во время его покушения на жизнь царя» [4, с. 303]. Думается, что при создании образа Владимира проявилась попытка создать сложный и не совсем идеальный образ, ведь последний Новик становится на целых 10 лет шпионом, чтобы смыть с себя позорное преступление – покушение на Петра I и стать по-прежнему сыном отчизны. Наливайко у К. Ф. Рылеева кристально чист. Слишком резко осовременивается художественный образ. Правда, искренняя любовь к отечеству облагораживает и возвышает героя, но не дает еще основания отожествлять его с декабристами. Образ главного героя имел актуальный политический подтекст. Установка на сложный характер определяет и психологический рисунок, весьма противоречивый, это и создает присущие герою контрастность и экспрессивность. Всех положительных героев романа связывает в одно целое любовь к родине и «любовь к славе народной», что и составляет основную идею романа и становится основой идеализации образов. Образ Иоганна Рейнтгольда Паткуля «нарисован во весь рост и кистью мастерскою», – отмечает В. Г. Белинский. Паткуль в романе – идеал человека и гражданина, который «чести своей не отдаст» и за корону, но он не соответствует историческому прототипу. Исторический Паткуль – фигура противоречивая и далеко не идеальная. Но во времена Лажечникова были популярны взгляды Франсуа-Мари Аруэ Вольтера и И. И. Голикова на Паткуля как ревностного патриота. Паткуль раскрывается и в любовной, и в общественной коллизиях. Сцена его заключения и казни проникнута лирическим и субъективным чувством, здесь ощущается присутствие автора, который идеализирует героя путем изображения психологической коллизии. В соответствии с историческими реалиями дана картина казни. 27 сентября Паткуля привезли в Польшу, в Казимир, где 30 числа его колесовали. Лажечников не отказывается от изображения ужасного, от физиологического показа пыток и казней, что было характерно для романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери». Автор «Последнего Новика» не чуждается эстетики безобразного, которое Гюго развивал в эстетическом манифесте «Предисловие к Кромвелю». Эстетика безобразного Гюго оказала влияние на молодого Гоголя, Лермонтова в «Вадиме» и, возможно, на Лажечникова. Весьма интересна в романе постановка петровской темы. Во многом верно исторически, но несколько односторонне (без учета суровости самодержца) изобразил писатель Петра I. Перед нами романтически нарисованный характер, в котором высветляются все его главные положительные качества. В изображении Петра Лажечников использует различные приемы раскрытия образа: портрет, принцип психологического анализа, авторскую характеристику, высказывания других действующих лиц, искусство детали, диалоги. Писатель стремится воплотить в нем свое представление об идеальном монархе. Концепция образа Петра, простого человека, «капитана и бомбардира», перекликается в какой-то степени с концепцией образа Петра в незавершенном пушкинском романе «Арап Петра Великого». В зарисовке портрета налицо два стиля: стиль возвышенно-риторический и стиль реалистический. Нельзя не согласиться с Д. Д. Благим в том, что Лажечников оказал некоторое воздействие на Пушкина, который под влиянием «Последнего Новика», вероятно, создавал образ Петра I во введении к «Медному всаднику». К идеальным относится и образ Екатерины Рабе – лифляндской дворянки, на самом деле лифляндской крестьянки Марты Скавронской, в будущем императрицы Екатерины I. Лажечников рисует идеальное создание, создает яркий романтический образ. Девице Рабе, красавице с твердым характером, противопоставлена другая красавица – девушка-ангел, ее подруга Луиза Зегевольд. «Дивную судьбу» девицы Кете Рабе автор пытается объяснить ее предназначенностью свыше, ролью провидения, вводя мотивы видений, предсказаний, «таинственных пророческих голосов», необыкновенное видение слепца-музыканта старика Конрада из Торнео, его пророчество, согласно которому на ее голове будет сиять сначала «розовый венец», а потом – «алмазная корона» – все это свидетельствует о романтическом изображении этого характера. В ранней статье «О воображении» Лажечников призывал писателей «раскидывать цветы воображения по сухому полю философии», поэтизировать изображаемую действительность [5]. В духе раздумий Лажечников, в целом верно описывая изображаемую эпоху, бросает много «цветов воображения». Руководствуясь романтической установкой, Лажечников иногда не следит за исторической правдой. Например, он рисует образ главы раскола Андрея Денисова, в миру князя Мышицкого, как злодея, которого убивает «последний Новик» в 1703 г. На самом же деле тот умер в 1730 г. и сыграл довольно значительную историческую роль. Безобразное в романтическом искусстве часто связано со злом. Отсюда использование романтиками карикатуры или гротеска при обрисовке барона Фюренгофа. Для Лажечникова-романтика важно вжиться в историческое прошлое и показать его историческую неповторимость, колорит эпохи, раскрыть духовное содержание исторического процесса, проникнуться народным духом. Лажечников приложил немало усилий, чтобы с помощью описания быта и нравов воссоздать местный колорит и дух времени. Вместе с тем эмоциональные картины природы, описания замков, пронизанные ощущением давних времен, богато оснащенные этнографическим материалом, придают романтический настрой. В романе преобладают «пейзажи-настроения». Одушевление, очеловечивание природы – один из излюбленных приемов романтиков. Природа и ее настроение в романе соотносятся с настроением людей. Основной же прием раскрытия героев – психологизм в форме внутреннего диалога. Автор широко использует поэтику контрастов, принцип эффекта, нагнетания всевозможных тайн, прием интригования читателя, создает экзотические пейзажи, необычно таинственно называет многие главы («Долина мертвецов», «Видение», «Ночное посещение»). Налицо в романе романтический культ женщины (страстно любящая Роза, идеальная Кете Рабе, нежная милая Луиза, кроткая Ейнзидель). В «Последнем Новике» Лажечников впервые в русской литературе развернул широкую историческую панораму одной из самых героических эпох русского прошлого. Он населил роман огромным количеством персонажей различных национальностей и различного общественного положения. В центре же нравственно-психологические драмы героев или их любовь, дружба, ненависть. Перед нами романтический исторический роман активного гражданского звучания с типично романтической поэтикой, в котором довольно верно изображена историческая эпоха начала XVII в. в Лифляндии и России. Но для Лажечникова, в отличие от реалистов, характерна не социально-политическая мотивировка поведения героев, а национально-историческая. «Поэзия истории» – это проникновение в нравственный смысл истории, в ее дух, колорит, духовное своеобразие, в гуманистический пафос, в главную «идею» изображаемой эпохи: идею борьбы за выход России к морю, идею укрепления русского государства. Анализ романа подтверждает, что романтизм Лажечникова – это сложная художественная система, предполагающая особую эстетику и особый тип историзма.