Abstract (English):
The analysis of the creative regeneration and ideological and artistic modification of Old Russian hagiography is made. It is concluded that the creative representation of hagiographic genre is determined by the characteristics of the author's reception of the hagiographic work, in-intentionality of the pretext representation in the "derivative" discourse. The reception of hagiographic source as a creative process and the actual receptive approach of the author as a reader, embodied in the novel "Praise to Sergius" by D. M. Balashov, involve the consideration, on the one hand, of the life as a topos ("common space") of the dialogue "communication" between the author and the reader and, on the other hand, the life and the author-reader, co-creation of the Old Russian hagiographer and the author of adaptation, aimed at generation of the artistic reality, which is filled with the author's intentions and artistically represented information.

Keywords:
reception, genre, life, hagiography, tradition, pretext, author, intention

Специфика агиографического дискурса В жанровом объеме историко-биографического романа Д. М. Балашова «Похвала Сергию» непосредственно и опосредованно воплощена модификация предтекста. Роман организован посредством явного выражения межтекстовых связей с агиографическим сочинением Епифания Премудрого. Кроме того, в типологически осознаваемую интертекстуальную орбиту романа включаются другие художественные произведения, связанные с образом святого, например «Преподобный Сергий Радонежский» Б. Зайцева, а также нехудожественные, философские тексты: «Преп. Сергий Радонежский» Г. Федотова, «Мистика и этика православия» С. Булгакова и мн. др. Эти сочинения в истории русской литературы представляют собой три основные волны обращения к образу святого Сергия. Таким образом, в рецептивном поле автора «Похвалы Сергию» значатся ранее созданные произведения, составляющие ряд претекстов. Роман Д. М. Балашова вступает в интертекстуальные отношения с ними, и позиция автора-реципиента учитывает подобные связи, выраженные непосредственно ссылками на них или опосредованно. Функцию метатекста в «производном» дискурсе выполняет также вся современная писателю социокультура конца ХХ в. с ее литературно-историческими, историософскими, философскими, религиозными исканиями и противоречиями ученых и других писателей. Агиографический дискурс, организующий повествование в историческом романе Д. М. Балашова «Похвала Сергию», как и следует, базируется на древнерусской литературной традиции, концептуально осознаваемой и переформатированной автором, представляющим в собственном дискурсе, таким образом, индивидуально-авторскую концепцию жанра жития. «Похвала Сергию» Д. М. Балашова представляет «пересоздающий» тип регенерации не столько агиографического предтекста, сколько «образа жанра», текстуально раскрывающегося в метаповествовательных формах выражения авторского присутствия. Рецепция жанра жития в романе Семантика и механика структуры «текст в тексте», фундирующей «Похвалу Сергию», определяются спецификой функционирования в тексте романа житийного предтекста. Согласно представлениям Е. Фарино, в художественном тексте может наличествовать «некий текст, рассказывающий или строящий некий мир. Это так называемый лингвистический уровень произведения» [1, с. 428]. Выступая во «вторичном» по отношении к нему произведении в форме цитаты, он остается «бытовым - безразлично, правдивым или же фиктивным - повествованием». Как самостоятельно функционирующее лингвистическое построение этот текст может «сворачиваться до однофразового сообщения или разворачиваться в сверхфразовое высказывание и допускает пересказ «иными словами» без ущерба для содержания, так как содержание лежит вне текста». Подобная форма присутствия агиографического предтекста на «лингвистическом уровне» обнаруживается, например, в «портрете» «Сергий Радонежский» Ю. Н. Куранова или очерке «На полях жития» Ю. М. Лощица. В историческом романе Д. М. Балашова «Похвала Сергию» в процессе креативной рецепции образуется «вторичный» текст, продуцируемый предтекстом. В агиографическом дискурсе, таким образом, «значимыми единицами стали коннотативные смыслы привлекаемого им предметного уровня (мира)» [1, с. 428] житийного сочинения Епифания Премудрого. «Этот текст уже не допускает ни свертывания, ни разворачивания, ни пересказа «своими словами»: предикация не подлежит перефразировке» [1, с. 428]. Метатекстовые операторы, в качестве которых, в частности, выступают вводные слова и конструкции, дескрибируют голос автора-повествователя, в вербализованной форме выражают его индивидуальную точку зрения (в том числе как автора-читателя), делают ощутимым его непосредственное присутствие в тексте переложения. Метатекстовое поле в повествовательном отрезке оформляется посредством использования глаголов, связанных по значению с речемыслительной деятельностью автора, например: «Можно перечислить знаменитых подвижников последующих столетий…» [2, с. 208], «Но опять отвлекся от главного…» [2, с. 209], «Сделаем опять расчет лет…» [2, с. 212], «Законнее допустить, что…», [2, с. 212], «Характерно, что…» [2, с. 212] и т. п. В нарратологической природе произведения даже небольших по формату метатекстовых фрагментов насчитывается достаточное количество, чтобы за ними закрепился статус отличительной характеристики поэтики переложения, выполненного Д. М. Балашовым. Поэтому метаповествование раскрывает в «Похвале Сергию» отдельные свойства агиографического дискурса, такие как рефлексия, биографизм, информационная вторичность. В метаповествовательном плане раскрывается особое значение авторского определения жанра собственного произведения - «книги» как самостоятельного, индивидуально-авторского творения, размышления над вечными и оттого насущными вопросами национального бытия, раздумий, творчества, связанного с духовной (и душевной) работой. Как отмечает Е. Фарино, «мир о самом себе» - это мир, превращенный в текст» [1, с. 428]. Заглавие романа цитатно не только потому, что называет жанровые традиции, но и потому, что непосредственно заимствовано из текста Епифания: «Похвала наша Сергию не ему пользу приносит, но для нас спасением будет духовным». Этот учительный, в некотором роде, пророческий контекст представляется в свернутом варианте в заглавии романа Д. М. Балашова. Заглавие подчеркивает основное свойство агиографического дискурса в понимании писателя - душеспасительность, его духовный потенциал. В художественной регенерации агиографии сказывается читательский опыт писателя и проявляются научные и публицистические интенции профессионального историка и писателя, испытывающего интерес к русской агиографии. По воспоминаниям многих мемуаристов, житийные сочинения входили в круг постоянного чтения писателя [3, с. 448], однако используются житийные источники в его романе в художественной функции и в трансформированной форме. Тем самым писатель воспринимает не только референтный уровень агиографии и пользуется предтекстом как языком общения в коммуникации с читателем посредством «вторичного» дискурса, автокоммуникации. Качество читательской и художественной рецепции агиографии у Д. М. Балашова определяется фундаментальностью и широтой круга чтения, личностно-ориентированным и со-временным восприятием древнерусской учительной и философской литературы, а также креативностью мышления. «Со-временность» - принцип хронотопа исторического романа, раскрыть художественное значение которого способен агиографический дискурс «Похвалы Сергию». Агиографический дискурс выстраивается автором с учетом закономерностей канонического повествования средневекового автора житийного прославления. Речь (не вполне художественную), «присвоенную» агиографом, в отличие от собственно агиографического дискурса в современной русской прозе можно назвать житийной дискурсией, при учете условности применения этого термина к текстам средневековой словесности, тем более относящимся к церковной литературе. Принципы житийной дискурсии становятся объектом не только собственно авторской рецепции, чья фигура организует повествование в произведении, но и персонажей, открывающих для себя в процессе самостоятельного чтения (как и каждый читатель романа Д. М. Балашова) мир агиографии. Роман демонстрирует, какими нормами должен руководствоваться читатель. В сюжете романа выделяются эпизоды чтения житийных сочинений главным героем, служащие средством характеристики персонажа. Кроме того, данные эпизоды фокусируют дополнительную точку зрения на душеполезную природу жития и специфику его средневекового восприятия, отстраняющего читателя от действительности. Чтение житийной литературы оказывает благотворное влияние на малолетнего Варфоломея. Чтение агиографических памятников, при котором соотносятся жизни подвижника и известных святых отцов, рождает в сознании Сергия-читателя философские представления о цикличности мироздания. «Но все это как бы скользило по поверхности, не проникая глубоко в сознание Сергия. Это было «там», а он был «здесь», и даже не совсем здесь, а где-то в полубредовом-полувосторженном мире, для которого в голосах метели слышались гласы бесовских сил, а умершие тысячу лет назад старцы египетские являлись ближайшими собеседниками. <…> Все повторялось! Повторялось и сходствовало даже и через тысячу лет! Смерти и вовсе не было, ибо жизнь памяти - это единственная реальная жизнь в этом ежедневном кишении мелких и скоропроходящих страстей, животном круге жизнерождения и гибели, ни в чем, в сущности, не отличном от такого же круга природных сил среди зверей, гадов и птиц, жизнерождений, воспроизводящих раз за разом одно и то же, навечно предначертанное Создателем» [2, c. 295-296]. Точка зрения Сергия-читателя, представляется, близка авторской. Каноническая природа агиографии воссоздает средневековый (ортодоксально-религиозный по сути) тип авторского жанрового мышления. Для средневекового агиографа жизнь святого - свидетельство внимания Бога к земному миру, а акт создания его жития - возможность вознести благодарность Богу и прославить его. В естественном соответствии с нормой жанрового мышления древнерусский книжник Епифаний Премудрый в молитвенном пафосе славословит в самом начале своего сочинения: «Слава показавшему нам житие мужа свята и старца духовна!» [4, с. 22]. Промысел Господень неоднократно формулируется в тексте Епифания как проявление всеобщего закона «вышняго строения Божиа». Таким образом, религиозность воззрений древнерусского писателя определяет общую концепцию жанра и традиционную систему доказательств (на мотивном уровне) и толкование изложенных в нем событий (в том числе и исторических). Религиозные взгляды Д. М. Балашова (несоотносимые, однако, полностью с православием [5]), безусловно, повлияли на концепцию жанра и специфику его творческой рецепции. Для автора акт сочинения о Сергии Радонежском во многом духовное деяние, которое отчетливее всего выражено писателем в «Молитве», в метаповествовательном ключе открывающей произведение, и в собственных стихах, написанных в другое время и служащих особым комментарием к жизни и творчеству писателя [6, с. 380]: Никуда-то мне не скрыться, Сколь ни стану колесить - Надо Сергию молиться, Надо Богу послужить. В качестве основных движущих сил истории жизни святого в романах Д. М. Балашова отстаиваются не проявления божественного промысла (хотя повествователь иногда настроен мистически), а собственно исторические законы и жизненная логика. Роман «Похвала Сергию» - поле воплощения в некотором роде синтеза творческой деятельности автора-агиографа и историка, отличающегося концептуальностью мышления. В этой связи роман представляет собой более сложную (в сравнении, например, с очерком Ю. М. Лощица «На полях жития») структуру на метаповествовательном уровне комментирующего характера, но и включающую на метатекстуальном срезе авторскую рефлексию, предметом которой становятся история, теософия, философия, политика и т. п. Проявление метатекстуальности выражается в прямом слове автора и часто несет в себе публицистический заряд и научные взгляды. Метатекстуальный ореол романа образует авторская рецепция текстов из различных сфер знания, что эксплицитно выражено в ссылках на историософские труды Л. Н. Гумилева. Теория Л. Н. Гумилева о роли пассионарной личности в истории и этногенезе оказала заметное влияние на творчество Д. М. Балашова. К числу пассионариев Сергия Радонежского относил и поэт Ю. П. Кузнецов в «Сказании о Сергии Радонежском», в котором автор постулирует собственное видение исторических событий, непосредственно связанных с жизнью святого [7, с. 108]: Так Сергий возник предрассветным плодом Народного духа… Что вышло потом, То помнит Россия! В отношении (иногда критическом) к этому нелитературному и нехудожественному фону и во взаимоотношении с ним порождается и существует произведение. Таким образом, роман Д. М. Балашова обогащается не вполне свойственными древнерусской агиографии функциональностью жанра и специфичностью дискурса. Как справедливо замечал один из теоретиков учения о дискурсе М. Фуко, дискурс во многом зависит от эпистемы, т. е. научной концепции, знания в широком смысле этого слова. Именно поэтому дискурс исторического «агио(био)графического» романа Д. М. Балашова определяется эпистемой конца ХХ в., источниковедческой базой, осмысленной автором. Для Д. М. Балашова обращение к агиографическому наследию Древней Руси было вполне закономерно, оно диктуется необходимостью исполнения писательского замысла создания в художественной форме истории России, хотя не ограничивающееся, конечно же, интенциями просветительской миссии. Житие Сергия включается в контекст всего цикла «Государи Московские», ориентированного на принципы летописания. Писатель-историк, как древнерусский летописец, последовательно излагает в цикле романов узловые моменты русской жизни, проводя через все произведения идею необходимости святого, полнее всего выразившуюся в итоговом романе - «Похвала Сергию». Таким образом, житие существует для Д. М. Балашова в контексте всего древнерусского литературного творчества, как органическая часть литературы, важный документ эпохи, что, отчасти, соотносимо с формой функционирования жития в составе других иножанровых ансамблевых конструкций в литературе Древней Руси. Отсутствие временных лакун в его рассказе придает масштабность историческому циклу, определяет его значительный объем [8, с. 7]. Временной отрезок русской истории, изображаемый в произведениях Д. М. Балашова - конец ХIII - начало ХV в., - важнейший период в создании и укреплении Московского государства, период национального подъема. По словам автора, «если бы идея служения Родине не являлась главной для людей той поры, не было бы России» [9, с. 8]. Последний роман цикла показывает, какое значение для процесса становления государственности имеет деятельность святого подвижника. Эволюция агиографической традиции в творчестве Д. М. Балашова обусловлена становлением историософии писателя, восходящей во многом не только к теории этногенеза Л. Н. Гумилева, но и к размышлениям В. О. Ключевского, который доказательно писал о том, что «в половине XVI в. подросло поколение, выросшее под впечатлением этой тишины, начавшее отвыкать от страха ордынского, от нервной дрожи отцов при мысли о татарине. Недаром представителю этого поколения, сыну великого князя Ивана Калиты, Симеону современники дали прозвание Гордого. Это поколение и почувствовало ободрение, что скоро забрезжит свет» [10, с. 114]. В образе Радонежского историк выделяет функции пассионарной личности (Л. Н. Гумилев). Так и исторические романы Д. М. Балашова организовывали ансамблевое единство художественных текстов, создававшихся писателем в соответствии с хронологией российской истории, и последним романом в творческой биографии автора становится произведение, посвященное святому, осенившему XVI век «зарей политического и нравственного возрождения Русской земли» [4, с. 115]. Писатель-историк показывает, как в своем становлении Сергий вбирает в себя всю жизнь народа и в жизненном пути поднимается на высоту духовного подъёма ради русского народа. С позицией В. О. Ключевского (в его работе - чисто историографической) в отношении к житию Сергия Радонежского Д. М. Балашова сближает особое внимание к выверенности хронологической канвы жизни и исторических событий эпохи. В. О. Ключевский с источниковедческой точки зрения обратил внимание на то, что житие Радонежского «богаче фактическим содержанием в сравнении с другим произведением Епифания и сообщает гораздо больше живых черт, возможных со стороны современника» [11, с. 87], однако не лишено фактических неточностей и временных лакун, свойственных агиографической поэтике. Данное обстоятельство связано с особенностями функционирования рукописного текста, неясностью хронологических указаний агиографа, ошибками писцов и т. п. Формульный характер носят фразы: «боле или менши, не веде, Бог весть», «довольна времени и лета в лесе оном пустынном мужскы пребываше». Одной из причин непроясненности датировки, связи фактов (а не их сущности) в житии Епифания В. О. Ключевский считает «его витийство», которое «не знает границ и часто подавляет фактическое содержание» [11, с. 95]. Сопоставляя данные из разных (не всегда достоверных) источников, историк пытается вычислить дату рождения Сергия, связанную в некоторых источниках с нашествием Ахмыла, дату переселения семьи Варфоломея с другими ростовцами в Радонеж и его причины, сведения о начале братского общежития, хронологию главнейших событий в истории Троицкого монастыря и мн. др. Таким образом, агиографический дискурс выражает историософские интенции автора. Хронологическая парадигма изложения событий в историко-биографическом романе Д. М. Балашова задается основными датами жизни главного героя, изложенными в «Житии», написанном Епифанием Премудрым, и историческими событиями эпохи. Текст древнерусского агиографа образует документальную платформу в модификации. Автора не может удовлетворить пространное указание Епифания, построенное по хронологическим измерениям, традиционно принятым в древнерусском литературном каноне: «Хочу также сказать о времени и годе, когда преподобный родился: в годы правления благочестивого, славного и державного царя Анроника, самодержца греческого, который царствовал в Царьграде, при архиепископе Константинополя Калисте, патриархе вселенском; родился он в земле Русской, в годы княжения великого князя тверского Дмитрия Михайловича, при архиепископе преосвященном Петре, митрополите всея Руси, когда приходило войско Ахмыла» [4, с. 21]. В опыте переложения древнерусского агиографического сочинения Д. М. Балашова, повествователя-историка интересует точность дат, что свидетельствует об определенной доле критичности в авторской рецепции житийного текста. С выяснения датировки собственно и начинается роман: «О датах жизни Сергия-Варфоломея ученые спорят до сих пор» [7]. Автор «Похвалы Сергию» вносит уточнения в событийную канву жизни святого, основываясь на собственных размышлениях исследовательского характера. В размышлениях неоагиографа личность святого, его биография соотносятся с представлением об историческом времени его жизни. Создавая свой последний роман и вычисляя хронологию жизни святого, писатель в анализе проблемы неточности источниковедческих указаний ссылается на опыт прожитой жизни. В математических выкладках проступают отголоски размышлений как дополнительное (психологическое) основание для доказательства: «Не верить этому подробному свидетельству у нас нет оснований. Кстати, такие вот привязки - при ком, в какую пору какого события - помнятся лучше, чем собственные годы. <…> Ошибиться мог даже самый Сергий: в старости часто путают свои годы, тем более - прочие» [2, с. 9-10]. Отличает позицию Д. М. Балашова от числа других агиографов и историков художественная, а также этическая мера подобных вычислений: «Почему я пишу об этом, да еще не в послесловии, а в самом начале своей книги? Для жизни духа, для «высокой» биографии Сергия эта разница в несколько лет действительно не важна. Но для нас, земных, и для земной канвы событий далекого прошлого это все-таки нужно установить, ибо прах, к коему подходит и поныне долгая вереница верующих, чтобы через стекло прикоснуться к мощам святого, - прах этот был живым земным человеком, и жил он среди нас, прочих, среди земных и грешных людей, и пишем мы здесь не небылое, а бывшее, и должно, и приходит нам выяснять всю эту мелкоту земного, ныне уже далекого от нас бытия» [2, с. 12]. Таким образом, творческие задачи не подавляют фактическую основательность романа Д. М. Балашова, разрабатывающего в исторической прозе синтез методов истории и литературно-художественного метода. Рецепция агиографии обосновывается «историко-художественным» подходом к текстовому материалу. Для агиографического дискурса исторического романа принципиально важными являются временные закономерности. Историзм романа проступает в поэтике времени. Специфика художественными средствами выраженного представления о времени свидетельствует о качестве творческой рецепции агиографии. Воспроизведение исторического времени в романе связано с проникновением в глубинные закономерности жизни человека и общества. Временная специфика исторической картины мира в конечном счете обосновывается на выявлении причинности, взаимообусловленности, связи событий. Однако историческое познание в обусловленных жанром границах агиографического дискурса подчас представляет собой самосознание автора: изучая историю отдаленной во времени эпохи, историк не может не сопоставлять ее со своим временем. При сравнении современной эпохи с давно ушедшей есть риск применить к иному времени наши собственные мерки. Следствия подобного риска естественны для каждого исторического романа, в том числе - для творчества Д. М. Балашова. В повествовании его романов, рассказов и статей о Сергии Радонежском проступают наблюдения писателя-историка над современностью, размышления обобщающего, публицистического, философского характера. Публицистическая трактовка исторических событий последнего времени образует особый контекст рецепции агиографии и влияет на восприятие и художественное воспроизведение агиографической картины мира. «Сейчас[7], когда в стране всеобщий развал и разброд <…> вновь встает все тот же клятый вопрос о личности и толпе, вождях и массе, водителях и ведомых, так и не разрешенный доднесь историками» [2, с. 281]. В романе «Сергий Радонежский» Д. М. Балашов, размышляя о современности, определяет ключевые фигуры в агиографической картине мира, перечисляет традиционный для житийного сочинения список основных действующих лиц: личность святого и реальные исторические деятели, фигуры сподвижников праведника (учеников, прихожан), подчас вымышленных и безымянных. В этом вопросе писатель во многом солидаризуется с отечественными историками и философами. Так, еще религиозный философ Г. П. Федотов определил, что наиболее «динамичным, развивающимся в истории и определяющим историю» типом духовного деятеля является «наиболее отрешенный от мира и истории, наиболее обращенный к вечности тип» - подвижник-аскет, инок, пустынножитель [12, с. 304]. Историко-биографическая романистика Д. М. Балашова в художественной форме разрешает вопрос о значении типа духовного деятеля, показывает становление его характера, его временнóе и вечное значение. Видимо, древнерусская агиография для автора (как она ему видится в конце века) - сфера разрешения «клятого вопроса» о личности святого и государственной власти, о предельной степени власти святого праведника над людьми и государством. Время жития, кажется писателю, не застыло, не остановилась в тесных рамках канонической агиографии, «клятые вопросы» еще не нашли разрешения в русской истории. «Вновь придвинулось вплоть - и где оно, расстояние в шесть столетий? - настойчивые тогдашние (как и нынешние!) попытки обрушить нашу духовную опору, сломить освещенное православие, дабы пополнить и истребить всех нас до зела» [2, с. 304]. Житийное сочинение о Радонежском, перелагаемое Д. М. Балашовым в историко-биографическом романе, рассматривается автором в контексте русской исторической панорамы, фокусирует ключевые вопросы отечественного бытия. Временная динамика житийной картины мира, таким образом, приобретает историософское обоснование. Таким образом, рецепция житийной дискурсии предоставляет возможность выразить автору две точки зрения - современника (но у Д. М. Балашова - не участника) описываемых событий и нашего современника, человека конца ХХ в. Роман вмещает в свою структуру историософские размышления писателя, соизмеряющего отдаленные во времени исторические эпохи, обнаруживающие в фокусе авторского видения сходство. В тексте такие авторские интенции выражаются в метатекстуальных включениях (оформленных в скобках), выдающих присутствие собственно авторского голоса, что обогащает поэтику повествования. «… уже в последующие века… (Увы! Слишком часто начало погибели принимаем мы за расцвет благодаря дурманящему очарованию поздней культуры!)» [2, с. 81]. В таких речевых эпизодах обнажается глубинное, подспудное движение времени, связанное сo своеобразным использованием языковых выразительных средств - свободным и сложным построением фразы. Осложнение синтаксических конструкций постоянно связано с обращением к прошлому, входящему в состав настоящего времени, изображаемого действия, явления. Через весь роман тянутся нити, которые связывают между собой его части, и это делает еще более осязаемым движение времени. Исторический роман, как самостоятельный жанр, всегда реализует разыгранную в лицах исторических и вымышленных персонажей концепцию автора, поэтому агиографический дискурс не исключает и художественного вымысла. В этом плане роман Д. М. Балашова, ориентированный на агиографический предтекст, имеет некоторые особенности. В. О. Ключевский заметил, что «недостаток биографических сведений, при уверенности в литературном искусстве, никогда не останавливал древнерусского писателя» [11, с. 353], связывая данное обстоятельство поэтики жанра с канонической ее природой. С позиции историка, рассматривая биографическое содержание древнерусских житий, выраженное, по его словам, в «искусственной агиобиографии», В. О. Ключевский заявил: «Как бы ни было житие богато живыми подробностями, оно не удовлетворит историка» [11, с. 354]. Прием, который позволяет внести ноту естественности в «агиобиографическое» повествование, - введение в систему образов и именование большого количества вымышленных персонажей, - используется Д. М. Балашовым для того, чтобы избежать фактических недостатков, наполнивших древнерусскую житийную литературу, о которых писал еще В. О. Ключевский. Этот прием - закономерная особенность исторического романа. Поэтому авторская рецепция агиографического предтекста в «Похвале Сергию» имеет художественный, творческий характер и обусловлена в некотором роде дискурсом исторического романа. В системе образов жития Сергия, сочиненного Епифанием, присутствуют безымянные герои (собственными именами названы только реальные исторические деятели): «поим с собою единого от братии», «некто христолюбец» [4, с. 62-633] и т. п. перифразы личных имен людей. Подобные описательные конструкции отвечают главному принципу идеациональной поэтики канонического жанра - абстрагированию: «Эти прибавления - «некий», «некая», «един» - служат изъятию явлений из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения» [13, с. 125]. Именование и лаконичная характеристика второстепенных персонажей делает роман Д. М. Балашова «густонаселенным», «живым», «оживляет» восприятие читателя, но, думается, главный эффект этого приема - показ святого в тесной связи в быту с людьми, с миром в режиме реального времени, в условиях истории. Кроме функции катализатора исторической и социально-культурной информации в концепции агиографического жанра Д. М. Балашова житийный текст становится объектом историософских размышлений, что также связано со спецификой авторской рецепции. Агиографический памятник включается в контекст исторических реалий (отсюда - бытовые детали, диалектизмы) и нашей современности (публицистические высказывания в тексте), позволяет автору-историку выявить константы русской культуры, исторические принципы национального бытия. Основные выводы Специфика рецепции агиографии Д. М. Балашовым представлена во всем концептуальном объеме исторического романа, прямых авторских высказываниях, рецепции житийной дискурсии, организации агиографического дискурса, а также во всем сюжетно-композиционном строе произведения [14, с. 7]. Цельность всей излагаемой рецепции агиографии придает фигура автора. В структуре «Похвалы Сергию» можно вычленить два уровня, связанные с содержательной стороной: с темой, сюжетом, системой образов персонажей и фокусирующим весь текстовой объем образом автора, с собственным хронотопическим положением, с сознанием общей концепции, оперирующего к читателю. Сосуществование этих уровней организовано посредством прямого авторского присутствия, его комментария к собственному и «чужому» тексту. Уровень автора является организующим и высвечивает особенности рецепции жанра агиографии. Автор, образ которого воплощен на особом уровне текста, является организатором текста, носителем общей концепции произведения. Этот образ непосредственно связан с фигурой самого писателя, что, собственно, традиционно для русской литературы второй половины ХХ в., когда писатель является и субъектом, и объектом своего творчества. В этом плане образ автора не образует самостоятельного, параллельного сюжета, автор все же не становится центральным героем, хотя его точка зрения носит доминирующий характер и его слово несет отпечаток «авторитарности» (М. М. Бахтин). Упоминание имен реальных людей (историков, например), апеллирование к фактам и явлениям новейшей истории предназначает пространственно-временные параметры образа автора. Хронотоп автора важен для воплощения процесса рецепции агиографии. Автор раздвигает временные рамки романа, тогда как хронотоп древнерусской агиографии имеет локализованный характер и связан непосредственно только с фигурой святого. Д. М. Балашов проявляется в «Похвале Сергию» как Автор - человек конца ХХ в., историческая память которого насчитывает века существования общества в условиях русской истории. Агиография представляется герою и автору не как литературный памятник далекого прошлого, а как художественная сфера, катализирующая духовный опыт праведного человека, в которой проясняются исторические законы. Д. М. Балашов в своих публикациях развивал мысль о том, что в русской истории конца XIII - XIV вв., в период «домостроительства» (идея Ю. Лощица, воплощенная в романе «Дмитрий Донской») была осознана идея о необходимости святого. Роман «Похвала Сергию», с одной стороны, показывает, как крепнет в XIV в. общественно осознаваемая необходимость в примерном подвиге святого праведника, а с другой - утверждает такую необходимость и для эпохи конца ХХ в. Образ Сергия Радонежского в историософской концепции писателя прорезает временные пласты и устанавливает прочные связи между отдаленными во времени эпохами - XIV и ХХ вв. Писатель в собственных публицистических отступлениях, соизмеряя эпохи, размышляет о значении святого подвижника для истории русской государственности как национального нравственного оплота. Особенность концепции истории, изложенной в романе, обусловлена тем, что время представлено не только в историческом формате, но и включает аллюзии на библейский временной пласт.

1. Farino E. Vvedenie v literaturovedenie: ucheb. posobie. SPb.: Izd-vo RGPU, 2004. 639 s.

2. Balashov D. M. Pohvala Sergiyu. M.: Astrel', 2008. 842 s.

3. Konyaev N. M. Dmitriy Balashov. Na plahe. M.: Algoritm, 2008. 448 s.

4. Epifaniy Premudryy i Pahomiy Logofet. Zhizn' i zhitie prepodobnogo i bogonosnogo otca nashego Sergiya // Zhizn' i zhitie Sergiya Radonezhskogo; sost., posl. i komment. V. V. Kolesova; podgot. tekstov V. V. Kolesova i T. P. Rogozhnikovoy. M.: Sov. Rossiya, 1991. 368 s.

5. Lyubomudrov A. M. Vechnoe v nastoyaschem: Literaturnye issledovaniya. M.: Molodaya gvardiya, 1990. 112 s.

6. Bol'shakova N. Moi vstrechi s Dmitriem Mihaylovichem Balashovym / N. Bol'shakova // Dmitriy Balashov. Na plahe / N. M. Konyaev. M.: Algoritm, 2008. 448 s.

7. Kuznecov Yu. P. Stihotvoreniya i poemy. M.: Detskaya lit., 1989. 206 s.

8. Merkushev S. F. Seriya romanov D. M. Balashova «Gosudari Moskovskie» kak cikl: avtoref. dis. … kand. filol. nauk. Tver', 2008. 17 s.

9. «Zasevay nivu dush chelovecheskih». Besedu vel Vyacheslav Kalmykov // Knizhnoe obozrenie. 1988. 20 maya (№ 21).

10. Klyuchevskiy V. O. Znachenie prepodobnogo Sergiya dlya russkogo naroda i gosudarstva / O. V. Klyuchevskiy // Aforizmy i mysli ob istorii: Aforizmy. Istoricheskie portrety i ocherki. Dnevniki./ O. V. Klyuchevskiy. M.: Eksmo, 2007. 480 s.

11. Klyuchevskiy V. O. Drevnerusskie zhitiya svyatyh kak istoricheskiy istochnik. M.: Astrel'; AST, 2003. 395 s.

12. Fedotov G. P. Tragediya drevnerusskoy svyatosti / G. P. Fedotov // Sud'ba i grehi Rossii: Izbr. st. po filosofii russkoy istorii i kul'tury / G. P. Fedotov: v 2 t. T. 1. SPb., 1991.

13. Lihachev D. S. Poetika drevnerusskoy literatury / D. S. Lihachev. L.: Nauka, 1979. 303 s.

14. Bychkov D. M. Agiograficheskiy diskurs v sovremennoy russkoy proze / D. M. Bychkov. Astrahan': Izd-vo AGTU, 2014. 205 s.