К пониманию истории как непрестанного эволюционного, а иногда и революционного изменения мы должны быть готовы. Культура, в которой мы живем, уникальна: она достигла удивительных и одновременно опасных высот. Гибелью ей грозят внутренние невзгоды, а не новые гунны, поэтому необходим критический анализ, позволяющий расставить акценты, сформулировать вопросы. Каждый вопрос имеет не только вопрошающую, но и утверждающую часть – именно она и составляет предмет анализа. На примере творчества писателей-мыслителей XIX–XX вв. здесь будут рассмотрены сложные вопросы противоречивого сосуществования христианской культуры, современной цивилизации, идеологических схем и научных методов; затронуты принципиальные точки несовпадения между ценностями изменяющегося общества и философскими критериями творчества мыслителей, которые оказываются мерилом качественной оценки текущих и грядущих социально-исторических процессов. Научное знание – неотъемлемый элемент всей культурно-исторической динамики человечества с тех самых моментов, когда эмпирическое знание древнего Востока начало осознавать себя в идеологиях ученых групп среди чиновников и жрецов, а теоретическое знание древней Европы – в предоставлении мыслящей части свободных граждан об автономном статусе мира идей. Что же касается социокультурных процессов, характерных для современной эпохи, т. е. для последних двух-трех веков, – то здесь определяющая роль развития знаний во всей структуре и динамике человеческой жизни уже не подлежит никакому сомнению. Русскими мыслителями очень остро и глубоко рассматривалась проблема критериев прогресса, возможность прогресса «мнимого» и даже реальность «тупиковой» исторической ситуации. Критика идеологии универсально-линейного, механически осуществляющегося прогресса широко представлена в русской мысли. «Западник» А. И. Герцен с тревогой наблюдал за процессом «замены лиц массами», видя в такой массофикации общественной жизни реальную угрозу для личности и культуры. «Почвенник» А. А. Григорьев, не принимая идею «отвлеченного человечества» и концепцию «автоматического» прогресса, противопоставлял этому понимание исторической реальности как совокупности своеобразных «органических типов» общественной жизни. Тема подлинного и мнимого прогресса была одной из центральных в творчестве Ф. М. Достоевского. Вопросы, связанные с парадоксальной зависимостью между интеллектуальными достижениями и нравственным онемением, не переставали волновать писателя в течение всей его жизни. Один из таких вопросов он задает в 1876 г. в «Дневнике писателя»: «Ну что бы, например, если б черти сразу показали свое могущество и подавили бы человека открытиями?.. О, конечно, сперва все бы пришли в восторг... «Вот, – закричали бы все филантропы, – теперь, когда человек обеспечен, вот теперь только он проявит себя! Нет уж более материальных лишений, нет более заедающей «среды»... и теперь все займутся высшими, глубокими мыслями, всеобщими явлениями». Но вряд ли и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов... Самоубийцы явятся толпами, люди будут сходиться массами, схватываясь за руки и истребляя себя все вдруг, тысячами, каким-нибудь новым способом, открытым им вместе со всеми открытиями [1, с. 33–34]. В сознании русских мыслителей и писателей, следовавших одной с Достоевским христианской традиции, по отношению к которой научный рассудок и воинственный утилитаризм испытывали наибольшую несовместимость, всегда настойчиво вставал вопрос о разрушительных последствиях такой несовместимости и о цене научного прогресса. Ф. И. Тютчев писал [2]: Нет веры к вымыслам чудесным, Рассудок все опустошил И, покорив законам тесным И воздух, и моря, и сушу, Как пленников – их обнажил, Ту жизнь до дна он иссушил, Что в дерево вливала душу, Давало тело бестелесным! А. Н. М., 1921 Сходное настроение выражено в стихах Е. А. Баратынского [3]: Век шествует своим путем железным, В сердцах корысть и общая мечта Час от часу насущным и полезным Отчетливей, бесстыдней занята. Исчезнули при свете просвещенья Поэзии младенческие сны, И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы. Последний поэт, 1835 А. С. Пушкин также был озабочен непростыми, неоднозначными связями рассудочного просвещения с другими сферами человеческой культуры и жизни. Духовная зрелость и осмотрительность поэта, в котором «русская природа, русская душа, русский язык отразились в очищенной чистоте» [4, с. 33], его уважение к преданию, неразрывно связанное с уважением к действительности, позволяли ему рассматривать современную образованность с разных сторон и точек зрения. Поэт сожалеет: Что не живем семьею дружной. В довольстве, в тишине досужной, Старея близ могил родных В своих поместьях родовых, Где в нашем тереме забытом Растет пустынная трава; Что геральдического льва Демократическим копытом У нас лягает и осел: Дух века вот куда зашел! Езерский, 1832 Дух железного века и опустошающего рассудка уже в первой половине XIX в. зашел настолько далеко, что И. В. Киреевский с известной долей фатализма отмечал: «Одно осталось серьезное для человека – это промышленность, ибо для него уцелела одна действительность бытия: его физическая личность. Промышленность управляет миром без веры и поэзии. Она в наше время соединяет и разделяет людей, она определяет Отечество, она обозначает сословия, она лежит в основании государственных устройств, она движет нравы, дает направление наукам, характер – образованности, ей поклоняются, ей строят храмы, она действительно божество, в которое верят нелицемерно и которому повинуются. Бескорыстная деятельность сделалась невероятною: она принимает такое же значение в мире современном, какое во времена Сервантеса получила деятельность рыцарская» [6, с. 25]. Возвращаясь к Достоевскому, необходимо сказать, что и он, подобно цитировавшимся писателям и мыслителям, рассматривал интеллектуальные свершения, успехи в материальном производстве, науке и технике с точки зрения подлинного прогресса, т. е. преодоления несовершенства внутреннего мира человека, просветления его «темной основы» и развития его высших духовных и нравственных качеств. Логика писателя помогает отчетливо осознать, что отсутствие христианского фундамента и нравственных задач в основании и во всем строе научной деятельности неизбежно предполагает получение именно тех практических результатов, какие имеются, а не каких-либо иных. Достоевский относится к числу ясно видящих уже в самой специфике научного сознания (и соответствующей деятельности) предпосылки определенных последствий, укорачивающих целостную личность и мертвящих живую жизнь, чреватых духовной деградацией и апокалиптическим исходом (парадокс саморазрушающегося мира или проблема антропологической катастрофы, занимающая умы философских антропологов современности). Благодаря своему глубокому взгляду писатель видит «невидимые», корневые силы природы человека и творимой им истории, перспективы всякого идейного и общественного новаторства, благотворность которого зависит не столько от формального усовершенствования декларативных конституций и условных законов, сколько от реального душевного состояния людей и качества их бытия. Поэтому, считал Достоевский, необходимо трезво и, так сказать, заранее оценивать те или иные стороны намечаемых экономических и социальных задач. Новые стандарты жизни современного общества (сниженные идеалы, невменяемое идолотворчество, потребительская деспотия) закрепляют гедонистическое жизнепонимание и усиливают недружественную разделенность людей. Кроме того, новые стандарты жизни маскируют и утончают злое начало человеческой природы. «И что такое смягчает в нас цивилизация? – задает Достоевский вопрос устами «подпольного человека». – Цивилизация вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и ... решительно ничего больше. А через развитие этой многосторонности человек еще, пожалуй, дойдет до того, что отыщет в крови наслаждение... человек стал хуже, гаже кровожаден, чем прежде. Прежде он видел в кровопролитии справедливость и с покойной совестью истреблял кого следовало, теперь же мы хоть и считаем кровопролитие гадостью, а все-таки этой гадостью занимаемся, да еще больше, чем прежде» [7, с. 112]. Подобная печальная констатация привела к такой точке зрения, что необходимо спасать бытие человека и культуры от негативного воздействия на них цивилизации в ее крайнем – техногенном – проявлении. Н. А. Бердяев сказал об этом вполне определенно: «Вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры» [8, с. 147]. Образная система, способы выражения и результаты техники уже давно развиваются на своей собственной основе. Это своего рода самостоятельное надличностное образование, захватившее человека, подчинившее его себе. Техника обеспечивает занятость, а следовательно, и деньги, и комфорт. Все внеденежное в наши дни теряет смысл. Семантическая насыщенность нашего сознания начинает задаваться телевизором и компьютером. Телевидение ориентировано на массовую аудиторию, это привлекает рекламу, последняя приносит деньги, а значит, зрителя у экрана надо держать. Но ведь зритель – это в первую очередь человек! И уродливые смыслы уродуют его личность. Разрушение личности ведет к разрушению страны. Древние воспитывали героев, чтобы процветал народ. Техника, будучи самостоятельной, силой не поддается контролю со стороны человека. Она существует сама по себе, не заботясь о состоянии человека, общества или Земли. Она сравнима с инфекционным заболеванием – носители болезни тоже развиваются, не заботясь о своем пристанище. Природа и земля в целом, включая человека, интенсивно разрушаются, несмотря на все разговоры об экологии. Разрушается и сообщество землян – непрестанно совершенствуемое оружие создает соблазн его применения. Сознание, привыкшее к насилию, готово использовать войну в достижении своих целей, забывая о том, что цели разрушают и само сознание, которое в такой ситуации уподобляется «сознанию» микроба, разрушающего свое пристанище. Выдающийся русский мыслитель первой половины XX в. И. А. Ильин писал: «Быть русским значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, ее непреходящей субстанции, и любовью принимать ее, как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни. Быть русским значит верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди, все ее гении и строители» [9, с. 328]. Для одоления фаталистического разрыва между нравственным оскудением личности и мощью научно-технических средств необходимо хоть на малую долю забыть о научных подходах и прагматических потребностях, сколь ни казались бы они насущными, и сосредоточиться на оздоровлении «корней» наших желаний, на созидании условий для развития подлинного просвещения, формирующего светлую и любящую душу. Ведь результат любой деятельности зависит прежде всего от золотого запаса благородных людей с обостренной совестью, с высокими духовными и нравственными качествами. Все эти качества воспитываются тогда, когда не прерывается связь времен, когда многовековой исторический опыт, народные традиции и христианские идеалы активно присутствуют в современной жизни. Вглядываясь в будущее, мы касаемся потенциального многообразия и осуществляем выбор, опираясь на ценностные представления прошлого. Это создает настоящее. При этом прошлое в нашей системе представлений – это судьбинная составляющая, а будущее – этическая, поскольку речь идет о выборе и свободе воли. Настоящее – это прошлое, свернутое по будущему, или судьба, преобразованная этикой выбора. Поэтому «впередсмотрящий» должен быть зорок, особенно в бушующих водах.